По утрам в выходные захожу в детскую поправить одеяла.
Оба лежат расхристанные, и окно открыто, это они у меня закаляются, но лапки мёрзнут.
Взбираюсь на стул, чтобы поправить одеяло на верхней полке, и там внезапно лежит долгий, как рельса, мужик с волосатыми ногами.
В ступоре ищу что-то общее между этим мужланом и моим ангелом в кудряшках, коим был Сандрик в год.
Тогда была ладошка и ручка. С пальчиками. Тогда были щечки и реснички.
Тогда он чуть косолапил и кривил ножки, и бабушка злорадствовала: «У моих деток у всех ножки ровные, а этот в кого пошёл!»
У него ещё носик был крошечный, как у совёнка.
Ну, что я вам рассказываю, у всех дети были в уменьшительных суффиксах.
Я все равно пытаюсь обнять, грозно гаркнув: «Не смей сопротивляться и терпи, потому что я твоя мать и имею право, даже если тебе не нравится».
Натыкаюсь на локти, челюсти и ключицы, мужлан держит круговую оборону.
Как ему подышать в шейку, если она колется?!
И борода ещё.
А тело помнит, как уютно лежал на моих коленках, в изгибе локтя, возле груди и привалившись к боку тот самый, круглый, мягкий, душистый.
Руки движутся в воздухе и лепят что-то вроде крупной фасолины, чтобы обнять её, как тогда. Если долгая дорога, я так могла сидеть не шелохнувшись часами, только бы он не проснулся и не отрывался от меня.
Закрываю одеялом эти непонятные волосатые ноги, не решаюсь погладить воронье гнездо на голове, слезаю осторожно.
Очень быстро все пролетело. Раз — и мне уже под пятьдесят, а была молодая мама с младенцем.
Пойду подышу в Мишку, он пока еще круглый и мягкий. Надо успевать — голос уже огрубел.
Тинатин Мжаванадзе
Источник
Фото: flickr.com/photos/paparxazzi