До сих пор ведутся споры о том, почему работает психотерапия. Однако же, когда она работает, её методы копируют динамики привязанности хороших отношений между детьми и родителями.
В 2006 году группа исследователей из Норвегии начала изучать вопрос, как опытные психотерапевты помогают людям меняться. Во главе этой команды стоял Майкл Ренестад, профессор клинической психологии из Университета Осло, они наблюдали за 50 парами терапевтов и клиентов, поминутно отслеживая, что именно делали терапевты, чтобы добиваться высокой эффективности.
Маргрет Хальворсен, занимавшаяся в то время научной работой после защиты диссертации, получила задание опросить пациентов после окончания лечения. Таким образом она познакомилась с Корой, женщиной за 40, одинокой, бездетной, производящей приятное впечатление. В детстве Кора (это псевдоним) подвергалась постоянному сексуальному насилию со стороны своей матери и её друзей. До начала психотерапии она регулярно наносила себе повреждения. Она также неоднократно пыталась совершить суицид, на её теле остались шрамы от этих неудачных попыток.
«Её история была понятна без слов», – говорит Хальворсен, а затем замолкает, подбирая слова, чтобы выразить то сильное впечатление, которое произвела на неё Кора. Спустя семь лет после их первой встречи всё ещё сложно это выразить: «Возможно, подходящим словом будет “присутствие”». Дело было в том, как Кора рассказывала про все совершённые с нею зверства – ровным голосом, с ясными глазами, – исследователей удивляло, как кто-то настолько израненный может выглядеть таким живым и несломленным.
Если детально углубиться в вопрос, как люди меняются благодаря терапии, пойдёт голова кругом. Это психологическое воздействие работает, по-видимому, не хуже, чем лекарства (некоторые исследования предполагают, что в длительной перспективе даже лучше), и всё же что именно оказывает такой эффект? Два человека сидят в одной комнате и разговаривают каждую неделю в течение определённого периода времени, и в какой-то момент один из них выходит из дверей другой личностью, уже не мучимый болью, не травмированный страхом или не раздавленный отчаянием. Почему? Как?
Всё становится ещё более запутанным, если принять во внимание огромное количество предлагаемых видов психотерапии и часто конфликтующие между собой методы, которые в них используются. Некоторые призывают больше чувствовать (например, психодинамический и некоторые эмоционально-фокусированные подходы); другие – меньше чувствовать и больше думать (например, когнитивно-поведенческие виды терапии, или КПТ).
Первые рассматривают сложные эмоции как нечто, чему требуется выход, что нужно проработать и снова присвоить себе; а вторые – как нечто, чему нужно бросить вызов и стараться контролировать с помощью сознательной модификации негативных мыслей. Некоторые из специалистов почти не разговаривают большую часть времени, позволяя тишине самой вытягивать неудобную правду из клиентов; а другие едва замолкают в промежутках между распланированными наборами упражнений и домашних заданий.
При наличии более чем 400 видов психотерапии, доступных сегодня, ваш «мозгоправ» может принимать образ целителя, хранителя секретов, клинического эксперта, коуча по ментальному здоровью или быть любой комбинацией, оттенком или вариацией всего этого.
Чтобы ещё сильнее всё усложнить, многочисленные исследования за последние несколько десятилетий пришли к очевидно парадоксальному выводу: что все виды психотерапии оказывают примерно одинаковый эффект. Он известен как «вердикт птицы Додо», названный по имени персонажа из «Алисы в стране чудес» (1865), который объявил после соревнований по бегу: «Победители все! И каждый получит награду!»*
Для читателей может оказаться неожиданностью, что нет доказательств того, что одна форма психотерапии превосходит другую, но для исследователей в этой области нет ничего неожиданного. «Для этого вывода существует так много данных, что если бы он не угрожал так сильно определённым видам терапии, он давно считался бы одним из главных открытий психологии», – пишет Артур Богарт, почётный профессор при Университете штата Калифорния в Домингес-Хиллс и автор нескольких книг по психотерапии.
При этом предполагаемая равнозначность различных видов психотерапии – это вывод статистики, который ничего не говорит о том, что лучше сработает для конкретного человека, а также не подразумевает, что можно выбрать любую психотерапию и получить одинаковую пользу. Возможно, некоторые люди преуспеют благодаря структуре и указаниям когнитивного направления, в то время как другие лучше отреагируют на неограниченное исследование и поиск смысла, предлагаемые психодинамикой или экзистенциальными направлениями. В сумме все эти индивидуальные различия нейтрализуют друг друга, из-за чего все виды терапии будут выглядеть одинаково эффективными.
Однако многие исследователи полагают, что это объяснение не единственное. Они считают, что есть более глубокая причина, почему ни один из видов психотерапии не обладает уникальными преимуществами перед другими: потому что все они действуют благодаря общим элементам. Главным из которых являются терапевтические отношения, взаимосвязь которых с положительными результатами доказывается множеством фактов.
Эмоциональная связь и сотрудничество между клиентом и терапевтом, называемые «альянсом», вышли вперёд как уверенный фактор для прогноза улучшений, даже в тех видах терапии, которые не делают упор на отношения. До недавнего времени большинство исследований этого альянса могли показать лишь то, что он связан с улучшением психологического здоровья клиентов, однако современный прогресс в методах исследования помогает находить доказательства причинно-следственной связи, свидетельствуя о том, что сами терапевтические отношения действительно могут исцелять. Похожим образом исследования характерных черт эффективных терапевтов показывают, что их более длительный опыт работы с каким-то подходом или более строгая приверженность к нему не приводят к улучшению результатов, а вот эмпатия, теплота, взгляд в будущее и эмоциональная выразительность – да.
Всё это предлагает заманчивую альтернативу для обоих взглядов на терапию, профессионально-медицинского и обывательского: то, что происходит между клиентом и терапевтом, выходит за рамки обычного разговора и проникает глубже, чем клиническое лечение. Эти отношения шире и первичнее, их можно сравнить с этапами развития, разворачивающимися между матерью и младенцем и помогающими превратить недоразумение в памперсах в нормальную здоровую личность. Я говорю про привязанность. Расширим аналогию: что если – спрашивает теория привязанности – терапия даёт вам шанс вернуться назад и починить ваши ранние эмоциональные связи, исправляя по ходу пагубные механизмы ваших душевных проблем?
Теория привязанности восходит своими корнями к британскому психоаналитику Джону Боулби, который в 1950-х годах соединил теорию эволюции и психоанализ, создав прекрасную новую парадигму. В ужасе от того, что в его профессии отсутствовала академическая точность, Боулби обратился к расцветающей науке о поведении животных. Эксперименты с детёнышами обезьян (некоторые из них настолько очевидно жестокие, что сегодня никакая этическая комиссия их бы не допустила) поставили под сомнение распространённое в то время представление, что младенцы рассматривают своих матерей главным образом как источник питания. Боулби осознал, что «связь младенца с матерью создаётся не исключительно стремлением приникнуть к груди, она также движима этой идеей об утешении», говорит Джереми Холмс, британский профессор психотерапии (в настоящее время частично на пенсии) и соавтор книги «Привязанность в терапевтической практике» (2018).
Боулби утверждал, что поиск утешения (или безопасности) является врождённой потребностью: мы эволюционировали так, чтобы искать привязанности к старшим, более мудрым воспитателям, чтобы они защищали нас от опасностей во времена долгого периода беспомощности, известного как детство. Фигура привязанности, обычно один или оба родителя, становится надёжной базой, из которой мы исследуем мир, а также безопасной гаванью, в которую мы возвращаемся за утешением. По словам Холмса, Боулби видел в теории привязанности «начало науки о близких отношениях» и надежду на то, что, «если бы мы могли изучить родителей и детей, а также то, как они относятся друг к другу, мы могли бы начать понимать, что происходит в кабинете» между клиентом и терапевтом.
Со временем корегуляция эмоций между матерью и младенцем, или терапевтом и клиентом, прокладывает путь к самообладанию и саморегуляции. Один из способов описывал Марио Микулинсер в 2003 году: в ранние годы заботящийся взрослый интернализируется ребёнком – его (её) голос и поведение становится частью вас, и когда вы попадаете в сложный период, вы помогаете себе восстановиться с помощью тех же слов, которые когда-то использовала ваша мать, чтобы успокоить вас.
Другим способом постепенного отлучения от эмоциональной зависимости в детстве является выращивание своих собственных внутренних ресурсов в процессе решения проблем и обучения на этом опыте. Выходя за собственные рамки, маленький ребёнок сталкивается с неизбежным риском неудач, а также сопротивляется соблазну множества других занятий, например, игре с игрушками или засовыванию пальцев в розетки. «С помощью поддержки, подбадривания, руководства и поощрения со стороны фигуры привязанности дети могут лучше справляться с неудачами, продолжать выполнять задание, несмотря на препятствия, и подавлять другие импульсы и отвлекающие моменты», – рассказал мне Микулинсер. Таким образом, дети увеличивают свою толерантность к негативным эмоциям и осваивают ценные навыки, чтобы справляться с проблемами самостоятельно.
Вынянчить психотерапией
Похожий процесс происходит и в терапии. Через некоторое время клиенты интернализируют теплоту и понимание своего психотерапевта, превращая это во внутренний ресурс, из которого можно черпать силу и поддержку. К жизни призывается новый сострадающий голос, заглушающий голос внутреннего критика, – эхо голосов безразличных фигур привязанности в раннем возрасте. Но эта трансформация случается не так легко. Как сказал Уистен Хью Оден в поэме «Возраст тревоги: барочная эклога» (1947): «Мы бы скорее погибли, чем изменились…» В этом состоит задача терапевта как надёжной базы и безопасной гавани – направлять клиентов, в то время как они путешествуют по неизведанным водам, помогать им сохранять надежду и продолжать двигаться через боль, грусть, злость, страх, тревожность и отчаяние, с которыми им, возможно, придётся столкнуться.
Это происходит не только с помощью речи, но и без слов. В действительности, по словам психолога Алана Шора из Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, в последние 20 лет изучавшего привязанность с точки зрения нейробиологии, изменения в психотерапии случаются не столько в интеллектуальной коммуникации между клиентом и терапевтом, а в более неуловимой форме – через разговор между двумя мозгами и двумя телами. Возможно, такой вид привязанности преобладает в терапии, где меньше разговоров и больше следования правилам.
Повторим, что этот процесс воспроизводит правильную заботу в самом начале жизни. Задолго до начала речи мать и младенец сообщаются друг с другом через невербальные сигналы – выражение лица, взаимные взгляды, голосовые интонации, жесты и прикосновения. По сжатию кулачка или взмаху ресниц чувствительная мать «считывает» эмоциональное состояние своего ребёнка и отвечает на него адекватным способом через своё тело.
Шор пишет, что эти бессловесные сообщения регистрируются и обрабатываются правым полушарием мозга ребёнка, формируя зарождающиеся нейронные системы, вовлечённые в обработку эмоций и автоматическую реакцию на стресс. Невербальные сигналы мамы кодируются как безусловные, подсознательные стратегии, которые правое полушарие ребёнка позже будет неосознанно активировать, чтобы регулировать свои эмоции.
Опять же, нечто подобное происходит и в терапии. Хороший специалист подсознательно настраивается на эти неозвученные эмоции, на внутреннее состояние клиента, о котором он сам может даже и не подозревать. Мгновение за мгновением терапевт приспосабливает собственный язык тела в ответ на внутренние ритмы клиента, вовлекая их в особый танец, в котором оба партнёра взаимно влияют друг на друга и синхронизируются.
По словам Шора, со временем невербальные сообщения привязанности от терапевта могут запечатлеться в правом полушарии клиента, исправляя заложенные там паттерны решения проблем и позволяя появиться более гибким и адаптивным.
Ненадёжная же привязанность, по-видимому, подкрепляет присущую нам подозрительность, не даёт нам открываться и воспринимать социально значимую информацию. Фонаги называет это «эпистемическим** недоверием», и для него оно является вероятным общим знаменателем многих проблем с душевным здоровьем, объясняющим их тяжесть и продолжительность.
Главное значение психотерапии, по его словам, лежит в её потенциале вновь разбудить наше эпистемическое доверие и активировать нашу способность учиться у других в нашей социальной среде. Восстанавливая безопасность привязанности, терапия понижает нашу социальную настороженность и открывает нас навстречу доверию одному человеку – терапевту, что в конечном счёте позволяет нам выйти в мир и доверять другим людям.
* Перевод Нины Демуровой (прим. перев.)
** Связанный с познанием (прим. перев.)
Источник: https://aeon.co/essays/how-attachment-theory-works-in-the-therapeutic-relationship
Текст приводится с сокращениями, сокращения выполнены Наталией Фельбабой
Перевод Ирины Маценко
Редактура Надежды Шестаковой
Фото: photogenica.ru
Дорогие читатели, возможно, вам будут интересны вот эти материалы из нашей библиотеки по этой теме.
